ьной редакции, которая оставляет
далеко за собою позднейшую.
Майков встретил меня под впечатлением прочитанной им в только что вышедшей
книжке "Русского вестника" первой части "Преступления и наказания". "Послушайте,
— сказал он мне, — что я вам прочту. Это нечто удивительное!" — и, заперев дверь
кабинета, чтобы никто не помешал, он прочел мне знаменитый рассказ Мармеладова в
питейном заведении, а затем отдал мне на несколько дней и самую книжку. До сих
пор, по прошествии стольких лет, при воспоминании о первом знакомстве с этим
произведением, оживает во мне испытанное тогда и ничем не затемненное и не
измененное чувство восторженного умиления, вынесенного из знакомства с этой
трогательной вещью. Великий художник с первых слов захватывает в ней своего
читателя, затем ведет его по ступеням всякого рода падений и, заставив его
перестрадать их в душе, мирит его в конце концов с падшими, в которых сквозь
преходящую оболочку порочного, преступного человека сквозят нарисованные с
любовью и горячей верой вечные черты несчастного брата. Созданные Достоевским в
этом романе образы не умрут, не только по художественной силе изображения, но и
как пример удивительного умения находить "душу живу" под самой грубой, мрачной,
обезображенной формой — и, раскрыв ее, с состраданием и трепетом показывать в
ней то тихо тлеющую, то распространяющую яркий, примиряющий свет искру Божию.
Критика того времени, однако, не благоволила |