крутов, отправляемых на долгую безрадостную и исполненную бездушной строгости и бессмысленной шагистики, службу. А кругом - и дома, и у соседей, - в мрачной области крепостного права, грубые проявления власти владельцев крестьянских "душ".
Вот где корни любви и гнева, проникающие поэзию Некрасова, вот первоначальный источник его любви и сострадания к "Орине-матери солдатской" и к "некрутиковой жене", - сочувствия тяжкому горю русской женщины, когда она, выполняя святой подвиг, едет "во глубину сибирских руд" к сосланному мужу или когда она не в силах забыть своих детей, погибших на кровавой ниве, подобно плакучей иве, не могущей поднять "своих поникнувших ветвей". Из этого же источника, наконец, черпает он со свойственным ему трезвым реализмом свое трогающее участие к молодой крестьянке, которую будет "бить [...] муж-привередник и свекровь в три погибели гнуть", и к той игрушке барской прихоти, которая "на какой-то патрет все глядит, да читает какую-то книжку", так что любящий муж ее "бить-так почти не бивал, разве только под пьяную руку..."
А если обратиться к молодым годам поэта, брошенного на "холодные плиты" Петербурга, "пребывающего в неизвестности, пресмыкающегося в нищете" в соприкосновении со всеми видами испытаний и страданий, свойственных жизни "рокового" города, то можно ли отрицать лично пережитую и искреннюю горечь негодования в изображении тех, кого он имеет в виду, говоря читателю: "Иди к униженным, иди к обиженным, там нужен ты".
Быть может, недалеко уже то время, когда Некрасов станет вполне и непререкаемо народным поэтом, и песенка его зазвучит над Волгой, над Окой, над Камой, но и теперь он яркий и глубоко вдумчивый поэт о народе, о его нуждах и скорбях. В его "Тишине" и ряде других произведений звучит неподдельная любовь к родной природе и к своей отчизне. "Пусть ропот укоризны за мною по пятам бежал, - говорит он, - не небесам чужой отчизны - |