о лица. В житейской обстановке деятеля находил он "лучший материал для верного суждения о деле", так как "краски, которые накладывает сама жизнь, всегда верны и не стираются никогда".Судебные речи К. вполне подтверждают верность замечания Тэна, сделанного им при оценке труда Тита Ливия, что несколькими живыми штрихами очерченный портрет в состоянии более содействовать уразумению личности, нежели целые написанные о ней диссертации. Под анатомическим ножом К. раскрывали тайну своей организации самые разнообразные типы людей, а также разновидности одного и того же типа. Таковы, напр., типы Солодовникова, Седкова, княгини Щербатовой, а также люди с дефектами воли, как Чихачев, умевший "всего желать" и ничего не умевший "хотеть", или Никитин, "который все оценивает умом, а сердце и совесть стоят позади в большом отдалении".Выдвигая основные элементы личности на первый план и находя в них источник к уразумению исследуемого преступления, К. из за них не забывал не только элементов относительно второстепенных, но даже фактов, по-видимому, мало относящихся к делу; он полагал, что "по каждому уголовному делу возникают около настоящих, первичных его обстоятельств побочные обстоятельства, которыми иногда заслоняются простые и ясные его очертания", и которые он, как носитель обвинительной власти, считал себя обязанными отстранять, в качестве лишней коры, наслоившейся на деле. Очищенные от случайных и посторонних придатков, психологические элементы находили в лице К. тонкого ценителя, пониманию которого доступны все мельчайшие оттенки мысли и чувства. Сила его ораторского искусства выражалась не в изображении только статики, но и динамики психических сил человека; он показывал не только то, что есть, но и то, как образовалось существующее. В этом заключается одна из самых сильных и достойных внимания сторон его таланта. Психологические этюды, например, трагической истории отношений супругов Емельяновых
|