редств производства и неукоснительное подавление всех видов сопротивления новому революционному режиму будет далеко не лучшим временем для людей, на долю которых выпадет все это совершать и все это терпеть.
2. Драматическое крушение советского строя и всей связанной с ним идеологии поставило историческую, а значит, и историко-правовую науку перед трудным выбором. Некоторые из авторов поспешили отказаться от цитирования "классиков", что, на наш взгляд, привело к обеднению мысли вообще и соответствующих характеристик в частности. В других случаях Маркс и Энгельс присутствуют, хотя и скрытно, как бы за сценой событий.
Мне представляется, что нашему менталитету уже не избавиться от привитого нам с "младых ногтей" "исторического материализма". Весь вопрос в том, чтобы взять из него то, что сохраняет научное значение, а все прочее предоставить истории как таковой.
Я полагаю, по крайней мере, достоверным, что для большинства исторических эпох именно экономическое развитие определяет в конечном счете ход событий, чтобы уступить эту роль какому-нибудь иному фактору, если такого рода "рокировка" сделается исторически оправданной. Ф. Энгельс и сам понимал, что с "экономическим фактором" не все просто. Как могло случиться, спрашивал он, например, что именно в архиотсталой - экономически и политически - Германии конца ХУIII и начала XIX веков возникли великие философские школы Канта, Гегеля, Шеллинга, Л. Фейербаха и явилось на свет созвездие ее величайших поэтов - И.В. Гете, Ф. Шиллера, Г. Гейне и т. д.
И то же может быть сказано о крепостнической, абсолютистской России, подарившей миру великую литературу (Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский), не говоря уже о пространственных искусствах, музыке и т. д.
Как бы ни относиться к Максу Веберу (1860-1924 гг.), нельзя не согласиться с тем его наблюдением, |