|
лова, выдающие старание оратора, представляются неестественными, искусственно подобранными; они не нравятся слушателям и внушают им недоверие: сорная трава, заглушающая добрые семена".
"В своем пристрастии к словам мы всячески обходим то, что можно сказать прямо; повторяем то, что достаточно высказать один раз; то, что ясно выражается одним словом, загромождаем множеством, и часто предпочитаем неопределенные намеки открытой речи... Короче сказать, чем труднее слушателям понимать нас, тем более мы восхищаемся своим умом" (De Inst. Or., VIII). Он кончает прекрасным восклицанием: "Miser et, ut sic dicam, pauper orator est, qui nullum verbum aequo animo perdere potest"*(27).
Монтень писал: "Le parler que j'aime est un parler simple et naif, court et serre, non tant delicat et peigne comme vehement et brusque"*(28).
Бездарные люди не пишут, а списывают; Шопенгауэр сравнивает их слог с оттиском стертого шрифта. То же можно сказать и о большинстве наших обвинителей и защитников; какойто бледной немочью страдают их речи. Они говорят готовыми чужими словами, они всегда рады воспользоваться ходячим оборотом. В разговорной речи встречается множество выражений, сложившихся из привычного сочетания двух или нескольких слов: "проницательный взгляд", "неразрешимая загадка", "внутреннее убеждение" (как будто может быть убеждение внешнее!), "грозный признак войны" и т. п. Такие ходячие выражения не годятся для сильной речи. Разбиралось дело о какомто жестоком убийстве; обвинитель несколько раз говорил о кровавом тумане; воображение дремало; защитник сказал: "кровавый угар", и необычное слово задело за живое. Еще хуже, конечно, затверженные присловья и общие места, вроде: "все люди вообще и русский человек в частности", "плоть от плоти и кровь от крови", "вы, господа присяжные заседатели, как представители общественной совести, как люди жизни" и
|